Евгения Глушенко, 4 сентября, 1952

Во мраке сцены, проступает образ, как будто оживший из старинной живописи. Взгляд её, готовый таить вековые загадки, обращён куда-то вдаль, в невидимый горизонт, куда ускользает её мысленный взор. Её лицо — это картина тишины и размышления, словно она хранительница тайных знаний. В её ауре слышится тихий шелест страниц древних книг или шум морского бриза, когда закат обнимает берег. Свет играет на её коже, создавая иллюзию пастельных красок, нежно гармонирующих с её тихой решимостью. И вот, возникает текст — не как грубое дополнение, а как голос времени, прикоснувшийся к её мыслям и дарующий их нам. Здесь оживает тонкая граница между кажущимся и истинным, между видимым и скрытым, где каждый шёпот становится громким и оживает в сердца зрителей. Это миг вечного момента и неизменной красоты, где каждое движение кисти становится частью мира, который она смотрит, но не касается.