Питер О' Тул

В глубине теней этого загадочного кадра, запечатленного на потемневшей пленке, сидит мужчина с лицом грозного сфинкса, но будто изящно вылепленного из фарфора. Его шляпа канотье напоминает легкое перо, неуместно, но столь вызывающе легкомысленное дополнение к строгому черному смокингу, словно время заблудилось, смешав несовместимое. Лицо его, несмотря на формальность наряда, излучает странное спокойствие и силу. Взгляд застывшего в ожидании человека, который еще минуту назад был героем немого кино, игроком, вызванным на сцену жизни. Смелый, но усталый герой, чей внутренний монолог играет на струнах меланхо́лии, переплетаясь с шумом городских улиц, не умолкая в своем негласном диалоге с миром. В этом образе резонирует история прошедших эпох — джазовые аккорды 1920-х годов спектаклем рушатся в кадр. Це́пкости его оправы сорочки ловят свет — обманчивая искра сочувствия, будто мечта о чем-то лучшем.